«Ты никогда не повзрослеешь»
Ричард Бах
«Иллюзии»
Полина Сергеевна, казалось, давно уже раскрыла чудесную тайну, гласившую, что времени нет, и выглядела бодрой, загорелой и уверенной в себе. Конечно, она менялась соответственно прожитым годам, но это было едва уловимо для глаз. Женька глядела на нее с нескрываемым любопытством и, вероятно, интерес этот перемахнул уже за грань дозволенного, потому что Полина Сергеевна не выдержала и сердито спросила:
- Что, постарела я? Ты так пристально меня рассматриваешь, можно подумать, меня и узнать уже не возможно… -
- Что Вы, я как раз размышляю, какая Вы молодец! Десять лет ведь не виделись! –
- Что, ничуть не изменилась? –
- Ну… чуть-чуть похудели … -
Полина Сергеевна хмыкнула, явно не желая этому верить.
- Я вся стала как печеное яблочко – в складках и морщинках, а когда-то ведь была и яблочком наливным… - она мечтательно задумалась.
Правда, наливного яблочка Женька никогда и не видела. Наверно, это было давно, а за те двадцать лет, что они уж знакомы, Полина Сергеевна всегда оставалась стабильно неизменной и верной себе и своим привычкам. Она обожала читать, причем – все подряд, каждое утро спускалась на море и плавала тридцать минут, кормила дорогой всех бездомных кошек в окрестностях и курила, как паровоз. Вот и сейчас она достала «Приму» и, воткнув папиросу в можжевеловый мундштук, со вкусом и глубоко затянулась.
- Вы так же «Приму» курите? – поинтересовалась Женька.
- Конечно! – откликнулась Полина Сергеевна, - Не курить же мне эти поганые дорогущие импортные палочки! – и спросила, - А ты что куришь? –
Женька достала пачку «Мальборо» и дорогую зажигалку.
- Шикуете, мадам, - воскликнула Полина Сергеевна , - дай-ка попробовать… -
И добавила уверенно:
- Надо бросать! –
Эту твердую фразу Женька слышала от нее каждый раз, когда закуривали вместе.
- Вот ведь, губим мы себя! Слабовольные! – и Полина Сергеевна с удовольствием затянулась снова.
- А Вы хоть раз пытались бросить? –
- Конечно! Я каждый раз хочу бросить. Слушай, недавно я прочла чудесную книгу, -
глаза Полины Сергеевны засияли, - о крымчаках, тебе обязательно надо прочесть! Я повторно возьму для тебя в нашей библиотеке… Ты надолго? –
- Недели на две…-
- Это просто отлично! Мы с тобой вдоволь наговоримся, обсудим события, веяния, идеи, я так одичала здесь одна… - и Полина Сергеевна чисто, светло, как-то очень по-девичьи вдруг рассмеялась. Она всегда удивляла Женьку вот этим своим умением так хорошо и светло вдруг рассмеяться…
Полина Сергеевна была Заслуженным Учителем истории и убежденной коммунисткой.
Она объездила с учениками своими весь Крым, ходила с ними в походы, ее все очень в школе любили, уважали, ценили, и вот, наконец, назначили завучем. Но тут-то карьера ее и оборвалась. Она проработала завучем чуть больше года, когда в школе сменился директор. Прежний, почтенный и интеллигентнейший крымчак, не одно десятилетие представлявший школу, был разжалован по какому-то гнусному навету, и место его занял, по словам Полины Сергеевны, человек ограниченных взглядов и среднего уровня знаний, замешанный, как говорили, в увольнении прежнего директора.
Полина Сергеевна была просто уверенна, что это именно он сочинил тот навет, чтобы занять директорское кресло. И вот на первом же педсовете разразилась гроза.
Полина Сергеевна выступила с пламенной речью и прямо обвинила новоиспеченного директора в подсиживании, тот возмутился, вскочил и бросил надменно ей злополучную фразу: « все вы, старые коммуняки такие!» Полина Сергеевна, глазом не моргнув, отвесила ему звонкую пощечину на весь педсовет, прошла в свой кабинет, написала заявление об уходе, и больше никогда, никогда не переступала порога своей школы…
- Пойдете со мной к морю? –
- Нет, голубушка, нет, сходи ты сама… завтра утром мы спустимся вместе, я всегда выхожу в семь часов, через четверть часа я уже на море, пока нет всей этой своры отдыхающих… Боже, как хорошо же плавать с утречка! Море тихое, чистое, и никто не бубнит за спиной, и никто не портит пейзажа… А сейчас ты сходи без меня… -
Через четверть часа Женька стояла на крупной гальке босыми ступнями, и любимое Черное море пыталось запенить ей пальцы, чуть-чуть только не доставая. Женька шагнула вперед и ее обхватила соленая теплая влага. Как любила она это Черное море…
И вечером, когда короткие южные сумерки уже готовы раствориться в бездонной крымской ночи, и утром, когда перед восходом солнца волны его особенно тихи, и жарким днем, и в непогоду, когда оно вздымает седые гривы волн и бешено кидает их на камни…
И в самый крутой шторм, когда закрыты пляжи, когда море неистовствует так, что даже олеандры потом еще почти что двое суток пахнут морскою солью и водорослями..
Однажды она была в такое ненастье у самого моря, на диком пляже, что притаился за виноградниками, изумрудными полосами сбегавшими по холмам к аллее молодых кипарисов, посаженных на самом краю крутого обрыва, скрывавшего от посторонних навязчивых глаз крохотную бухту. Ей было тогда восемнадцать, и она удрала потихоньку от Полины Сергеевны к морю, не обращая никакого внимания на кричащее из всех усилителей штормовое предупреждение. Через черные тучи спустилась она вдоль виноградовых нитей к кипарисам – навстречу невероятному морю – таким она его никогда не видела раньше, такого она никогда потом не увидит.
Обхвативши за ствол кипарис, она оказалась один на один со стихией.
С восторгом смотрела она прямо в глаза неистовому морю, брызги и пена необузданных волн попадали ей прямо в лицо и вдребезги разбивались внизу об острые камни…
А потом, вдруг, она закричала, в унисон бушевавшей стихии, что-то такое бесстрашное и уж наверное, дерзкое… Грозно взревело море в ответ и внезапно накатившая гигантская волна хлестанула ее по лицу, сотрясая ветви кипариса и увлекая за собой вниз землю из-под ног… И тогда она испугалась. Она быстро отпрыгнула метра на три назад, к виноградникам, и едва лишь успела, как вторая волна вертикальной стеной рухнула на кипарис, и дерево податливо наклонилось вперед…
Женька молча развернулась к морю спиной и помчалась прочь, против ветра и в гору, она только успела добраться до можжевелового подлеска, как хлынул ливень…
К Полине Сергеевне она пришла насквозь мокрая и абсолютно счастливая.
- Где же ты была? – опешила Полина Сергеевна, - Неужели, на море? –
- Я с ним разговаривала, - убежденно сообщила Женька.
- Да ?! И что же оно тебе сказало? Назвало оно тебя безумной девчонкой? – поразилась еще больше Полина Сергеевна, - Ты вот подумай, что мне-то пришлось бы делать, если, вдруг… если самое худшее.. –
- Ну что Вы, право слово, вот же я, жива-здорова, - устало отозвалась Женька и добавила:
- Море сказало мне: « Человек! Знай свое место!» -
На следующее утро она встала поздно и когда вышла на веранду к Полине Сергеевне, та сказала ей задумчиво: « Приходил наш старый друг, местный доктор, рассказывал, что вчера натворил этот шторм! Унес три лодки с лодочной станции, разбил один солярий и окна в пляжном корпусе, а на диком пляже за виноградниками, говорят, повалило кипарис…»
И Полина Сергеевна многозначительно посмотрела на Женьку.
- Серьезно? – с напускным равнодушием ответила Женька, и философски заметила, - Человек… знай свое место! -
А про себя она подумала: « Вот, есть же Бог на свете!» И дала себе слово сделать что-нибудь для Него в знак благодарности. Ну, для Бога, то есть. Но вот только – что?
Женька скинула одежду и медленно вошла в теплое вечернее море, ласковое, как руки любимого человека. « Здравствуй, друг мой… долго же мы не встречались…» Море ответило радостным всплеском.
Поднимаясь обратно уже в сумерках, Женька страшно захотела взглянуть на дикий пляж за виноградником. Она помнила, как двадцать лет назад, следующим вечером после шторма, спустилась все-таки к морю. Море было тихим и ясным, спокойным, а на пляже, на острых камнях, лежал вывернутый с корнем кипарис…
На дикий пляж попасть не было никакой возможности. Виноградник со всех сторон закрывала бесконечная стена из аккуратных импортных, странно одинаковых камней, высоченная и беспросветная. На углу, напротив, был магазинчик. Женька зашла, купила минеральной воды и спросила у загорелого местного паренька, сидевшего на парапете у входа: « Что же это за великая китайская стена?» Паренек поперхнулся зеленым «Туборгом», который он лениво потягивал из горла и, в свою очередь, полюбопытствовал, давно ли она не была в этих краях.
- Лет десять, наверное, - неохотно созналась Женька.
- А, ну тогда ясно. Уже шестой год как земля виноградников принадлежит «Репойлу», -
паренек отхлебнул снова «Туборга», сплюнул далеко через улочку, чуть-чуть не достав до стены, и процедил сквозь зубы, - закрытая зона… -
Женька медленно шла в гору, вспоминая, как писала в виноградниках этюды, как к ней прилетали куропатки и скакали вокруг зайцы… Да-да, и не смейтесь. Вспомнила, как познакомилась на пляже со студентом из Питера, отдыхавшим «дикарем» в Гурзуфе, как они вдвоем таскали недозревший виноград и хохотали до упаду, как ныряли в море с острых камней…
В доме было невозможно душно. Расстроенная непреодолимостью «Репойловской» стены, Женька не находила себе места. Возникнув на веранде Полины Сергеевны со спальным мешком под мышкой, Женька ей сообщила:
- Пойду спать на крышу… -
Полина Сергеевна поглядела на нее внимательно поверх очков, оторвавшись от новой книги, и невозмутимо сказала: « Ключ на гвоздике у входа».
Полина Сергеевна свято верила, что никому ничто не принадлежит и считала, что каждый может поступать, как сочтет нужным, если это, конечно, не причинит беспокойства окружающим людям.
Провести ночь на плоской бетонной крыше в спальном мешке оказалось не только легко и просто, но и очень приятно. Женька засмотрелась в глубокое бархатное небо, такое близкое, что казалось – руку протяни – звездочку достанешь…
В дальнем углу плоской крыши раздался шорох. Женька быстро уселась прямо в спальном мешке и вперила взгляд в темноту. Шорох стих. Она сидела совсем неподвижно и смотрела неотрывно в дальний угол. Через несколько минут опять зашуршало, и из темного угла выползла тень, а за ней появился и ее владелец.
Это был кот. Черный, с блистающим перламутровым глазом. Женька не шевелилась.
Кот важно прошел по периметру всей крыши, по самому краю, и остановился направо от Женьки. Она скосила вправо глаза, не поворачивая головы. Кот гордо подергал хвостом и осторожно приблизился к ней, понюхал Женькины ноги в спальном мешке и, не найдя ничего подозрительного, уселся напротив.
- Кто же Вы будете, сударь? – спросила Женька кота.
- Мое имя – Боннор, - ответил ей кот человеческим голосом.
- Какое у Вас ино-странное имя, - польстила коту потрясенная Женька.
- Так я же и сам иностранец! – и кот принялся намывать свои пышные щеки.
- Я веду свое древо от древних котов-генуэзцев, мой прапрадед жил в Чембало и любил погулять на рассвете, доходил, говорят, он до мыса Айя, где купалась, как Вам, вероятно, известно, в свое время сама императрица; а купалась она, как известно, нагая… Мой прапрадед, он сам все воочию видел…
Впрочем, это уже новейшая история, а вот один из самых древних моих предков был египтянин, жил у самого фараона… Тутха… Тантух… - кот замялся и покраснел.
- Тутанхамона, - подсказала Женька.
- Точно! Спасибо за помощь! – кот сверкнул благодарно глазами, - Я, знаете ли, запамятовал… эх, годы, годы! Ведь я уже не молод… А Вы, что же на крыше ночуете? Не из нашего ли рода будете? –
Женька заулыбалась.
- Все может быть! Кто родом из Крыма, тому - до Египта рукою подать… Мой прадед тоже служил в Балаклаве, как знать, может, с Вашими предками знался… -
- Гонял их, наверно, по узеньким улочкам! – кот встал, потянулся, подергал хвостом.
- Пора! До свиданья! До будущей встречи! – и быстро исчез в темноте, растворился.
Пара недель пролетела незаметно. Женька увозила с собой из Крыма массивную книгу о крымчаках, подаренную Полиной Сергеевной ( в городе нашлись свободные, не библиотечные экземпляры), свежие впечатления от Бахчисарая и Нового Света, несколько разноцветных галек с пляжа, вязанку красного сладкого крымского лука, корзинку фиг и морской соленый привкус на губах.
Поезд мчал в Москву, и мысли уже не плескались свободно, как море, а выстраивались в долгую череду бесконечных «надо», «немедленно», «срочно» и «сразу». Эти мысли напоминали ей беспросветную «Репойловскую» стену вокруг виноградников, мешали вздохнуть полной грудью и уже бросали тень на отдохнувший было разум. Оказавшись в Москве, она с удивлением стала замечать, что смотрит на всех как-будто издалека, как- будто с берега моря, и все чаще она задавала вопрос себе: «Кто это? Кто эти люди?». Будто из далеких своих детства и юности глядела она на своего меркантильного мужа, на озабоченных заработками друзей, с удивлением наблюдала подковерные игры творческих союзов за самое теплое место под солнцем.
« С кем это я? Боже, зачем они мне? Господи, кто эти люди?», звучал в ней все чаще когда-то потерянный голос, много лет заглушаемый необходимостью выплыть, пробиться и выжить в неистовом море житейском. И тогда она резко, для всех неожиданно, разрывала изжитые связи, без сожаления разрубала узлы, которые оказывалось невозможно распутать.
Она ушла из семьи, с надоевшей постылой работы, из творческих объединений…
« Ты как колобок, - пошутила ее старая знакомая, - и от бабушки ушла, и от дедушки ушла… и от волка ушла, отовсюду – ушла…» Странно, но все эти разрывы не принесли ей ничего плохого. Она легко завязывала новые контакты, новые идеи переполняли ее и выливались в новые проекты, которые иногда удавались, а иногда, если нет, также легко разрывались. Конечно, со временем пришлось идти опять на компромиссы, нельзя же быть совсем безкомпромисной, хотя за Женькой уже закрепилась надежно именно подобная слава. «Ну и пусть, - усмехалась она про себя, - если бы они только знали, каких усилий стоит мне все это наблюдать и терпеть…»
Осеннее ночное Московское небо переливалось неоном и сверкало, как огромный кошачий глаз. Женька выбралась из окна мастерской на плоскую крышу, в сентябре было очень тепло и хотелось вздохнуть на свободе.
В слуховом окошке что-то зашуршало, и оттуда с грохотом выскочил к ее ногам лохматый полосатый кот.
- Привет тебе, морской волк, - не слишком уж вежливо брякнула усталая Женька.
- Ну какой же я волк! – обиделся кот, - Я не волк, не собака и даже не крыса… я же кот!
И притом, очень древних московских кровей… -
Женька была потрясена.
- Из каких же, позвольте спросить? –
- Из Голицыных, раз Вы хотите узнать, сам Василий Иванович, кстати, писал мою бабку…
Вы… волками тут дразнитесь, а, между прочим, велено мне Вам привет передать… -
- От кого же? – опешила Женька.
- От Боннора, кота с перламутровым глазом, внука Тутнахамона… -
- Тутанхамона, - поправила Женька.
- Значит, помните? – кот был обрадован, даже задергал хвостом.
- Ну, конечно, я помню! Но как же, позвольте, Крым… Москва…столько верст… -
- Ах, прошу Вас, оставьте! – кот задергал хвостом, но теперь уж сердито, - версты – это для вас, для людей – расстоянье, а у нас нет преград, ни на суше, ни в море… впрочем, мне говорили, что Вы ведь из наших? –
- Я не знаю уже, - Женька тихо вздохнула, - впрочем, видно из ваших – сижу вот на крыше… -
- Это очень полезно! Гулянье по крышам укрепляет здоровье и нервные клетки, и вселяет надежду, что даже все птицы – не совсем далеко, не совсем недоступны! –
Кот подергал хвостом и запрыгнул в окошко.
- Я хотел бы уйти через дверь, если можно. Вы ведь мне отворите, за труд не сочтете … -
Женька забралась в мастерскую и отворила дверь, выпуская полосатого кота.
Он вышел с важным видом, взглянул на Женьку на прощанье, и галопом поскакал по коридору, так и оставив нерешенной загадку кошачьего нрава:
изощренного чувства свободы,
дикой наклонности к риску,
страсти к высоким объектам
и, наконец, способности разговаривать по – человечески.